Три обезьяны: самоназвание козла отпущения (Three Monkeys : A Self-Designated Scapegoat). Emiko Ohnuki-Tierney

Предлагаем вашему вниманию перевод главы о трех обезьянах из книги Эмико Оонуки-Тирни

«The Monkey as Mirror: Symbolic Transformations in Japanese History and Ritual». Перевод любительский, не всегда точный или дословный, поэтому дается параллельный оригинальный текст на английском языке. В русскоязычный текст добавлены ссылки на словарные определения.

Три обезьяны: самоназвание козла отпущения

Эмико Оонуки-Тирни. Из книги «Обезьяна как зеркало: символические преобразования в японской истории и ритуале»

Ни одно обсуждение обезьян не может считаться полным без упоминания темы трех обезьян, встречающейся в великом множестве культур, в том числе Африки, Египта, Индии и Китая. Однако мое рассмотрение касается исключительно значения трех обезьян в Японии.

Понимание темы трех обезьян сильно менялось в различные исторические периоды. Более того, интеллигенция и простой народ вкладывали в нее разные значения. После краткого обсуждения подобных внутрикультурных вариаций мне хотелось бы остановиться на простом народе Нового времени, который видел себя козлом отпущения в обществе, управляемом сёгуном, и подобным образом спроецировал неявную сатиру на себя в образ трех обезьян.

Японское выражение для трех обезьян — мидзару, кикадзару, ивадзару — значит «не смотри, не слушай, не говори» без указания на то, что именно обезьяны не должны видеть, слышать или говорить. Другими словами, выражение не должно непосредственно переводиться, как «не смотри на зло, не слушай зла и не говори зла». Выражение появляется как перевод китайского морального кодекса сантай то есть три тай (близких определения) — философии, придерживающейся использования трех чувств для непосредственного восприятия мира (Iida 1973:158). Лишь позже морально-философский кодекс был связан с тремя обезьянами. Говорят, что идея распространения морального кодекса через образ трех обезьян принадлежит Дэнгё Дайси (также известному как Сайтё, ?—822 г.), который основал буддистскую школу Тэндай в период Хэйан (794—1185 гг.) (Iida 1983:72-85). Связь между моральным кодексом и тремя обезьянами легко установить, так как «дзару» (отрицательная частица в японском языке), трижды встречаемая в моральном кодексе, и наименование обезьяны «сару» в комбинации с нужными словами — омонимы. В период Камакура (1185—1392 гг.) тема трех обезьян становится весьма популярной среди простых людей (Iida 1983:27-30).

Значение трех обезьян было многосторонним, кроме того, как указано выше значения для интеллигенции и простого народа глубоко различались. Среди интеллектуальной элиты в основу темы трех обезьян ложилась существенно абстрактная философия. Обозначенный морально-философский кодекс сантай, призывающий непосредственно исследовать и распознавать объекты и явления в природе через использование трех чувств — один из примеров значения трех обезьян. Еще более абстрактной итерпретацией темы трех обезьян служит выражение «недифференцируемости», в которой чувства еще не активировались, то есть «неопределимой недифференцированности изначального хаоса» (Ooms 1985:407-8).

В то время, как подобные философско-эпистемологические значения присваивались теме трех обезьян интеллигенцией, для простого народа морально-философский кодекс сантай превратился в три тай, которые означают «сдачу» [прекращение сопротивления (прим. перев.)] (большинство символов имеет более одного значения), то есть три обезьяны означают, что нужно отказаться от борьбы с системой, не видеть и не слышать несправедливости, не выражать свое недовольство (Iida 1983:23-24, 78). Три обезьяны стали рекомендованным кодексом поведения в период Нового времени. Даже в настоящее время это именно то, что три обезьяны означают для простых людей, хотя современные японцы могут не придерживаться подобных личных убеждений. К примеру, фигурки трех обезьян продаются в святилищах с надеждой на то, что они должны поддерживать покупателю здоровье: если не видеть, не слышать или говорить о недостатках других, можно сохранить спокойствие ума и физическое здоровье (Ohnuki-Tierney 1984a:133-34).

Пожалуй, наиболее известно культовое воспроизведение темы трех обезьян на резном панно на фасаде конюшни святилища Тосёгу в Никко. Конюшня имеет восемь фасадов [(?) возможно имеется в виду 8 панно (прим. перев.)], на которых вырезано в общей сложности шестнадцать обезьян (Iida 1983:32). Храм Тосёгу в Никко создан в качестве усыпальницы Токугава Иэясу (1542—1616 гг.), первого сёгуна правления в Эдо и завершен к 1634 г. (Okawa 1975:16, 28). Так как Никко представляет Иэясу, владевшего величайшим могуществом и властью в то время, может возникнуть соблазн предположить, что и три обезьяны представляют Иэясу, который, в свою очередь представляет могущество и власть военного правительства. Однако, доподлинно известно, что во время строительства не уделялось пристального внимания подбору дизайна и стиля усыпальницы. Как отметил Окава (1975:29), «Очевидно, что власти сёгуната были равнодушны к вопросам, касавшимся деталей архитектурных стилей». Существует достаточно свидетельств, позволяющих сделать вывод о том, что в отсутствии сёгунского контроля за деталями сооружения, архитектор и мастера встроили в святилище неявную, но вполне определенную антивластную тематику. Таким образом, можно интерпретировать трех обезьян из Тосёгу в Никко, как самопроекцию народа Нового времени, когда он смирился не видеть, не слышать и не говорить зла в обществе, навязанном ему оками (правительством сёгуна). Похоже, это была саркастическая насмешка как над сёгуном, так и над собой, так как народу недоставало мужества, чтобы противостоять угнетению сёгуна.

Перевод Исконно^.ru

Three Monkeys: A Self-Designated Scapegoat

Emiko Ohnuki-Tierney. From "The Monkey as Mirror: Symbolic Transformations in Japanese History and Ritual"

No discussion of the monkey can be complete without reference to the three-monkey theme found in a great many cultures, including those of Africa, Egypt, India, and China. My discussion, however, is confined to the meanings of the three monkeys in Japan alone.

The meaning of the three-monkey theme varied greatly in the different historical periods. Furthermore, intellectuals and folk assigned different meanings to it. After a brief discussion of these intra-cultural variations, I shall focus on the common people during the Early Modern period, who saw themselves as scapegoats for the society governed by the shogun, and who thus projected, as an implicit satire, their own image onto the three monkeys.

The Japanese expression for the three monkeys—mizaru, kikazaru, iwazaru—means "no see, no hear, no say," without specifying what the monkeys do not see, hear, or say. In other words, the expression should not immediately be translated as "see no evil, hear no evil, and speak no evil." In other words, the expression should not immediately be translated as "see no evil, hear no evil, and speak no evil." The saying originated as a translation of the Chinese moral code of santai, or the three tai (close identifications), that is, the philosophy that espoused the use of the three senses in making close observations of the observable world (Iida 1973:158). Only later was the moral-philosophical code linked with the three monkeys. The idea of propagating the moral code through an icon of three monkeys is said to have been conceived by Denkyō Daishi (known also as Saichō) (?-822), who founded the Tendai sect of Buddhism during the Heian period (794-1185) (Iida 1983:72-85). The association between the moral code and the three monkeys was easily established, since zaru (a negative case in Japanese), which appears three times in the moral code, and the word for monkey, saru, which becomes zaru when combined with certain words, are homonyms. By the Kamakura period (1185-1392), the three-monkey theme had become very popular among the common people (Iida 1983:27-30).

The meanings of the three-monkey theme were complex; moreover, as stated above, its meanings for the intellectual and the folk differed profoundly. Among the intellectual elite, a highly abstract philosophy underlay the three-monkey theme. The aforementioned moral-philosophical code of santai, which called upon the person to examine closely or identify objects and phenomena in life through the use of the three senses, is one example of the meaning of the three monkeys. An even more abstract interpretation of the three-monkey theme is that it expresses the state of "undifferentiatedness" in which the senses are not yet activated, that is, "the ineffable undifferentiatedness of the primeval chaos" (Ooms 1985:407-8).

While these philosophical/epistemological meanings were assigned to the three-monkey theme by the intellectuals, to the folk, the moral-philosophical code of santai became three tai, whose meaning is "to give up" (most characters have more than one meaning); that is, the three monkeys meant that one should give up fighting the system; one should neither see nor hear injustice, and one should not express one's dissatisfaction (Iida 1983:23-24, 78). The three monkeys stood for a recommended code of conduct during the Early Modern period. Even today, this is what the three monkeys mean to the common people, although contemporary Japanese may not hold it as a personal belief. At shrines, for example, three-monkey figures are sold in the belief that they will maintain the buyer's health: if one does not see, hear, or speak about the weaknesses of others and evil in the world, one can maintain both peace of mind and physical health (Ohnuki-Tierney 1984a:133-34).

Perhaps the most famous iconic representation of the three-monkey theme is the one carved in a panel on the façade of the sacred stable at Tōshōgū in Nikkō. The stable has eight façades, with a total of sixteen monkeys carved on them (Iida 1983:32). The Nikko Toshogu Temple was built as the mausoleum of Tokugawa Ieyasu (1542-1616), the first shogun of the regime in Edo, and it was completed in 1634 (Okawa 1975:16, 28). Since Nikko represents Ieyasu, who held the utmost power and authority at the time, one might be tempted to think that the three monkeys represented Ieyasu, who in turn represented the power and authority of the military government. It is well established, however, that the choices regarding the design and style of the mausoleum were not closely supervised at the time of its construction. As Okawa (1975:29) notes, "Apparently the shogunal authorities were unconcerned where the details of architectural styles were at issue." There is sufficient evidence to infer that, in the absence of shogunal supervision of the details of construction, the architect and craftsmen built into the shrine an implicit but definite anti-establishment theme. We may therefore interpret the three monkeys of Nikkō Tōshōgū to represent the self-projection of the folk during the Early Modern period, a time when they were resigned lo neither see, hear, nor speak the evils of a society imposed on them by the okami (the shogunal government). It likely was a sarcastic jibe aimed at both the shogun and themselves, since they did not have enough courage to stand up to the oppression of the shogun.

Приводится по: Emiko Ohnuki-Tierney. The Monkey As Mirror: Symbolic Transformations in Japanese History and Ritual. Princeton : Princeton University Press 1989., 269 p.; ISBN: 0-691-02846-X, стр. 67—71