Когда я была совсем еще маленькой, то любимым местом моих путешествий был папин кабинет. И вовсе не потому, что я надеялась найти там мозгошмыга или морщерогого кизляка, нет. Эта огромная, донельзя забитая всякими интересными штучками комната, казалась мне абсолютно другим миром. В ней всегда царила почтительная тишина, и пахло старыми книгами. Особый запах пожелтевших от времени страниц был мне почему-то особенно мил, как запах маминого платья... Я вставала на цыпочки и утыкалась носом в книжную полку, и тут же, вдохнув облачко пыли, принималась чихать. От шкафа я всегда перемещалась к бюстам знаменитых волшебников, которые в изобилии размещались по всему кабинету. Боже, какими они были смешными! Как грозно они хмурили брови, если мне из озорства случалось показать им язык!
Пройти мимо папиного рабочего стола я, конечно же, не могла. Там можно было найти чистые кусочки пергамента (потом пригодятся, нарисовать что-нибудь), слипшиеся леденцы, поломанные перья... Но была одна вещь, которая всегда привлекала мое внимание: небольшая статуэтка трех обезьян. Ничего особенного, деревянные, грубо выструганные обезьянки, папе подарили их на Рождество. Но было что-то в этих забавных зверушках совершенно незабываемое. Одна из них зажимала ладошкой рот, другая – уши, а третья, не желая видеть ничего вокруг, прикрывала глаза. Мне было безумно интересно, что же именно они боятся сказать, услышать и увидеть...
Однажды, дождавшись отца, я спросила у него, что означают эти обезьянки. Папа посадил меня на колени и начал рассказывать: «Знаешь, Луна, в этой неказистой на вид статуэтке заложен глубокий смысл. Родом эти зверьки из далекого Китая, жители Поднебесной Империи верят, что они защищают дом от демонов, а его обитателей от болезней. Видишь, обезьяны зажимают глаза, уши и рот? Так вот, это символизирует идею отречения от всего нехорошего: не вижу зла, не слышу зла, не говорю зла». Я слушала отца, открыв рот, так вот чего так страшились статуэтки! А папа продолжал: «Есть еще одна легенда об этих зверях. Давным-давно, Боги послали на землю трех обезьян, чтобы они рассказывали им о людских грехах. Так что подумай над этим, моя милая. Бойся увидеть зло или услышать, но еще больше опасайся сказать зло. На небе знают обо всем от этих проказниц!»
После этого случая, я еще долго страшилась подойти к кабинету. Ведь моя мама там, на небе.. А что если обезьянки расскажут ей, как я показывала язык почтенным волшебникам? Или как таскала со стола леденцы да перья? Но со временем любопытство пересилило страх, и я снова стала навещать своих молчаливых зверят. Я гладила их шершавые спинки, старательно стирала с них пыль. И скоро, три этих деревяшки прочно вошли в мою жизнь. Я доверяла им все свои секреты, печали. Обезьянки были хорошими слушательницами: внимательными, понимающими... Через несколько лет отец подарил их мне, а я, уезжая в Хогвартс, отвела им почетное место в углу чемодана.
Школа! Сколько надежд было связано с ней! Я мечтала найти новых друзей, я стремилась к знаниям. Скромные обезьянки разместились на моем прикроватном столике, казалось, совсем ненужные и забытые, но... Моим чаяниями не суждено было сбыться, скоро я превратилась в «Полоумную Лавгуд», другие ребята стали меня сторониться, и мне ничего не оставалось, как вернуться к своим верным зверушкам. А три фразы: не слышу зла, не вижу зла, не говорю зла, прочно и надолго вошли в мою жизнь.
Вот я шагаю по залитому солнцем коридору. Огромные сережки-редиски мерно раскачиваются в моих ушах в такт шагам. Это мое любимое украшение, когда-то давно мама сделала их для меня. Я замечаю, что один носок сполз, в то время как другой плотно натянут на ногу. Подумаешь! Так даже оригинальней. Мои обезьянки остались в комнате, на столе, я уже успела пожелать им доброго утра и теперь направляюсь на урок по Трансфигурации, к профессору МакГонагалл. Она добрая женщина, хоть и не желает таковой казаться...
Чудесный, чудесный день! Сегодня еще никто не успел обозвать меня Полоумной! Я готова петь, танцевать... Весна, пробуждение природы от зимнего сна. Совсем скоро, на Гремучей Иве появятся первые листочки, которые будут плакать клейкими слезами, а вода в озере станет прозрачной-препрозрачной, как стекла теплицы мадам Спраут. И Невилл Лонгботтом, (забавный мальчишка с Гриффиндора), будет проводить целые дни на улице, помогая ей высаживать молодые побеги. И, конечно же, к ним присоединюсь я, в такие минуты забывется то, что я – Полоумная Лавгуд.
В ярких лучах молодого солнца хоровод пылинок кружит, выделывая немыслимые пируэты, что за восхитительный балет! Зачарованная, я останавливаюсь прямо посреди коридора, стараясь не упустить ни одного их виража, ни одного плавного поворота. Прекрасно. Незабываемо. Я, высунув язык от напряжения, пытаюсь повторить танец этих очаровательных крошек. Так, поворот, плавный взмах рукой...
Неожиданный толчок сбивает меня с ног. Я лечу носом вниз, в грязную, истоптанную сотнями ног, дорожку. Свитки, учебники – все разлетается в разные стороны. Со звонким дребезжанием катятся по полу монетки и камушки. Как же больно! Кажется, я ушибла колено! Да и ладонь саднит. Ползая на четвереньках, подметая волосами пол, я собираю свои пожитки. Мимо меня проходят две пары стройных ног, я поднимаю голову...
Ах да, это девочки с Гриффиндора! Они обе очень красивы. Одна из них похожа на роскошный бордовый пион, а другая – на скромную лилию. Такие разные девушки: индианка и европейка, Азия и Европа. Мантии их всегда аккуратно выглажены, а блузы слепят своей белизной. Не то, что у меня. Длинные, светлые волосы растрепаны, да и рукав я порвала еще в прошлый раз, когда погналась за какой-то занимательной зверушкой – то ли зайцем, то ли кошкой.
Они смотрят на меня сверху вниз, словно демонстрируя свою красоту. Какой же я наверно кажусь им маленькой и жалкой. Их миловидные личики искривлены злобой и презрением. Наверно, шли позади, заболтались, и не заметили, как натолкнулись на меня... Индианка невежливо пинает ногой мой учебник по трансфигурации.
«Что ты скачешь здесь, как полоумная? – бросает мне в лицо гриффиндорка, — Осторожней надо быть! Не ты одна здесь ходишь!» Я продолжаю молча глядеть на нее, отсюда мне видно даже едва заметные веснушки на ее носу. «Да ты что, Лаванда, разве не видишь, — брезгливо пожимает плечами темноволосая, — Это же Полоумная Лавгуд!» Вот теперь мне действительно обидно, настроение подниматься с пола пропало совсем. «Как же я сразу не заметила! – картинно заламывает руки та, которую назвали Лавандой, — Счастливо оставаться, Полоумная».
Девушки уходят, а я еще долго смотрю им вслед, на их идеально ровные спины, белоснежные носки. Они обозвали меня, хотя половина Хогвартса не упускает случая напомнить мне мое прозвище... Пусть, все равно я не слышу зла.
Весна уже вступила в свои права. Дни стали длиннее, солнышко греет совсем по-летнему. Теперь, вечерами, я часто выхожу посидеть во внутренний дворик. Может быть, я увижу фею, которая прилетит искупаться в фонтанчике. Тогда, я попрошу у нее передать весточку моей маме, на небо. Надеюсь, она сможет долететь, ведь у фей такие тонкие, прозрачные крылышки...
Но сегодня вечерняя прогулка явно не состоится. Куда-то пропали все мои вещи! Теплая кофта, которую я специально приготовила для выхода, новый номер «Придиры», и, что самое страшное, с моего стола исчезли деревянные обезьянки! Нет, конечно, ребята иногда шутят надо мной, берут мои книги, перья и раскидывают по всему Хогвартсу. Но не думаю, что бы у них хватило наглости стащить моих зверят, они же стояли на тумбочке, в спальне...
Итак, придется отправиться на поиски своих пожитков. В общей гостиной их нет, я посмотрела везде: под креслами, за шкафами, даже в камин залезла, хорошо, что он не топился. Вымазала все лицо сажей, но ни книг, ни статуэток не нашла.
За этот вечер я обегала весь Хогвартс, поспрашивала у всех привидений. Даже не побоялась окликнуть призрака Кровавого Барона, правда, он не ответил, зато Пивз был как никогда добр ко мне: благодаря ему, я сумела найти кофту, да парочку свитков. Но это все... Утомленная и очень расстроенная, я вернулась в спальню и легла.
Место моих обезьянок пустовало, мне нечего было поставить на столик. Сиротливый угол тумбочки просто сводил меня с ума. Как же я привязалась к этим деревяшкам! Такое ощущение, словно из моей жизни пропало что-то жизненно важное, без чего я существовать не могу... Первый раз, за долгие годы обид, я заплакала. Можно было обзывать меня Полоумной, можно было таскать мои кофты, рвать сочинения, ставить подножки, но красть из спальни папин подарок! Это было так бессердечно, так жестоко, что хотелось просто кричать от отчаяния.
Утро не принесло облегчения. Конечно, за завтраком нашлись несколько книг, почти все перья, но обезьяны так и не обнаружились. Пивз пообещал понаблюдать за студентами и сообщить мне, если что-то заметит. Какой же он все-таки хороший! Но день все равно был насмарку... На Чарах, вместо свитка, я левитировала стул профессора Флитвика, вместе с самим профессором. Бедняга, оказывается он боится высоты: снял с Рейвенкло десять очков. Ну и пусть! Будут знать, как воровать мои статуэтки!
Вечером я сидела на заднем дворике, завернутая в многострадальную кофту. Я уже мысленно попрощалась со своими забавными подружками. Никогда больше мне не придется подержать в руках эти шершавые кусочки дерева, не вдохнуть едва уловимого запаха леса... Вполне возможного, что сегодня прилетит фея, но привет для мамы гораздо важнее, чем обезьянки. Какая-то странная муть застилает мне глаза, и я понимаю, что это снова слезы. Хватит, Луна, хватит! За эти несколько дней ты, наверно, наплакала уже целое озеро.
По узкой дорожке идут мои однокурсницы. Они необычайно веселы сегодня, а глаза так и искрятся от смеха. Звук чужого голоса заставляет меня вздрогнуть: «Ну как, Полоумная, ты нашла свои вещи?» Так это они! Они стащили моих обезьян! Да... А что? Им весело, они хохочут, из сумки одной торчит кусочек знакомого, пестрого шарфа, который папа привез мне из Индии.
Ладно, зато им никогда не увидеть феи. А завет моих корявых зверят я помню хорошо: я не вижу зла.
Приближение лета меня совсем не радует. За окнами драматично стонут сверчки, воздух наполнен благоуханием трав и цветов. Этот запах кажется мне панихидным фимиамом по моим статуэткам... Я уже больше не выхожу на задний двор, каждый раз мне вспоминается звонкий смех моих однокурсниц и их искрящиеся глаза. Вместо этого я теперь брожу по подземельям замка.
Подземелья – это целые катакомбы, проходящие под всем Хогвартсом. Мне кажется, в них можно заблудиться. Правда, тут гораздо интересней, чем на поверхности. Старые, покрытые мхом камни помнят, наверно, времена самих Основателей. Может быть, по этой узкой лестнице спускалась когда-то сама Ровена Рейвенкло.
Конечно, подземные ходы – территория слизеринцев, но я их не боюсь. Что они могут сделать? Максимум, обозвать полоумной, но мне к этому не привыкать. Куда опасней, да и неприятней, встретить Снейпа. Этот обзываться не будет, но очков двадцать-тридцать с факультета снимет. Полагаю, он такой злой из-за изжоги. Однажды, я посоветовала ему пить настойку из толченых костей докси, но он, почему-то, ужасно разозлился. Не любит, когда ему говорят правду.
Кхм, похоже, мне сегодня явно не везет. За одним из поворотов стоит бледный, светловолосый юноша. Как же его зовут? По-моему Драко. Мой отец знаком с их семьей. Юный Малфой всегда сохраняет гордый и надменный вид, хотя я думаю, в подземельях мог бы и не стараться. Все равно никто не увидит, кроме мокриц да пиявок.
Но что у него в руках!? Мои обезьяны! Точнее две из них, третья, с зажатым ртом, валяется у его ног. Я готова завизжать от радости и броситься к слизеринцу на шею, но что-то меня останавливает. А точнее, издевательская улыбка, с которой юноша смотрит на меня.
«Это твои деревяшки, Полоумная? – презрительно кривится он, — Не хочешь их забрать?» Мой язык словно присох к гортани, но руки довольно красноречиво тянутся к заветным статуэткам. Малфой отходит дальше. «А что если я поджарю их немного? – задумчиво произносит мой мучитель,- А? Ну чего ты молчишь Полоумная? Я ведь могу...» Глаза мои наполняются слезами, колени трясутся. О, отдай мне их! Пожалуйста! Я тебя умоляю!
«Мне всегда было интересно, — продолжает он, — ты действительно ненормальная или только притворяешься. Скажи хоть слово, или твоим мартышкам конец! Ну, обзови меня, Лавгуд! Обругай, я же знаю, тебе хочется. А еще лучше, оглуши меня заклинанием, здесь точно никто не узнает».
Я по-прежнему молчу и тупо смотрю на валяющуюся у его ног обезьянку. Глаза у нее такие человеческие, понимающие, коричневая лапка все так же зажимает ротик. И я вспоминаю слова папы: «Бойся увидеть зло или услышать, но еще больше опасайся сказать зло». Знал бы он, как это тяжело! Моя влажная от напряжения рука крепко сжимает волшебную палочку, это самый надежный выход. Не ползать же перед Малфоем на коленях.
Но вот я медленно разворачиваюсь и иду прочь. Прочь от этого юноши, прочь от подземелий, от мудрых обезьян. «Стой! – кричит он, я слышу стук его шагов по камням, парень быстро догоняет меня, — На, забери своих уродов! На! На!» И он, трясущимися руками, пихает мне в карманы статуэтки...
Я счастливо улыбаюсь, все закончилось хорошо. Права была третья зверюшка, молчавшая так упорно. Я никогда не говорю зла!
Aksusha
Приводится по: HogwartsNet